Экологические последствия трансформации сельскохозяйственного природопользования

С 1991 г. российское сельское хозяйство претерпело сильные трансформации: возникла частная собственность на землю, ликвидирована колхозно-совхозная система, сформировались фермерские хозяйства, возникли крупные агрохолдинги. В настоящем разделе рассматриваются некоторые реальные и потенциальные экологические последствия постсоветских изменений в аграрной сфере России и её регионов.

К 2015 г. 21 российский регион заметно превысил объём сельскохозяйственного производства 1990 г., 16 регионов — достигли или почти достигли его (индекс производства продукции сельского хозяйства варьирует от 95 до 105%), а в остальных регионах индекс составляет от 7 до 94%. Лидерами являются области Центрально-Чернозёмного района и регионы Северного Кавказа (Республика Дагестан, Кабардино-Балкарская Республика), а аутсайдерами — дальневосточные и северные регионы. Однако российские регионы очень неравнозначны по объёму аграрного производства. Наибольшие абсолютные потери производства — потери в масштабах страны — наблюдаются не на севере и востоке России (где максимальные относительные потери), а в Москов­ской, Тверской, Нижегородской и Курганской областях.

За постсоветский период посевные площади сельскохозяй­ственных культур в стране сократились более чем на 40 млн га, т. е. на 1/3 от всех посевных площадей 1990 г. Это в целом экологически позитивный процесс, особенно в степных и лесостепных, безусловно перераспаханных районах страны, но стихийное течение снижает его потенциальную экономическую и природоохранную эффективность.

Во-первых, вывод из оборота сельскохозяйственных площадей происходит на периферии регионов и сопровождается интенсификацией землепользования в городах, пригородах и сёлах, т. е. как раз там, где нагрузки и ранее были превышены. Подобная «поляризация биосферы» не оправдана с социально-экологических позиций по той простой причине, что в городах и сёлах живут люди, для которых природа и должна охраняться.

Во-вторых, выводимые из сельскохозяйственного оборота земли необходимо устраивать. Они могут и должны выполнять другие социально-экономические и экологические функции — естественных кормовых угодий, рекреационные, охраняемых территорий. Пока же неиспользуемые агроценозы покрываются лесом, кустарником, зарослями сорной растительности и выступают рассадниками вредителей и болезней сельскохозяйственных культур.

Так, российские регионы вдоль границы с Казахстаном (Саратовская область, Алтайский край и др.), где находится огромный массив заброшенных сельскохозяйственных земель, периодически страдают от нашествия саранчи. Действенной мерой по борьбе с саранчой является перепахивание мест кладок её личинок, чего не делалось на этих обширных пустошах много лет. Необходимо стимулировать восстановительные процессы на заброшенной пашне в степных ландшафтах, в частности вносить семенной материал из природных экосистем, в противном случае сукцессия останавливается на сорно-бурьянистой стадии [55].

В лесной зоне в дичающих ландшафтах интенсивно идёт утрата плодородия почв, развиваются процессы оподзоливания, осолодевания, элювиально-глеевые и др. Вследствие разрушения дренажных систем утрачиваются свойства ландшафтов, ценные для сельского хозяйства. При этом рост продуктивности болот и лугов происходит за счёт труднопоедаемой животными и труднопроходимой растительности, теряется ландшафтное разнообразие, ланд­шафт становится мало интересным для рекреации.

В-третьих, выбытие земель из оборота должно сопровождаться повышением эффективности использования и улучшением экологического состояния сохраняющихся агроценозов, а этого отнюдь не наблюдается. Из-за отсутствия средств не выполняются мероприятия по сохранению и повышению плодородия почв: агротехнические, агрохимические, мелиоративные, фитосанитарные, противоэрозионные.

Наконец, и это самое главное, широкомасштабное запустение сельскохозяйственных земель, утрачивающих хозяйственную ценность и эстетическую привлекательность, наряду с депопуляцией сельской местности представляют реальную угрозу для формировавшихся столетиями сельских культурных ландшафтов России, являющихся её национальным достоянием.

Максимальное относительное сокращение посевных площадей отмечается в периферийных районах экстремального земледелия: в Магаданской, Астраханской, Мурманской областях и в Чукотском АО. Естественно, не эти регионы определяют продоволь­ственную безопасность страны. Относительные сокращения невелики на юго-западе России, а также в Республике Татарстан, Алтайском крае, Челябинской области. Но важнее показатель абсолютных величин вывода земель из хозяйственного оборота. Наибольшие потери посевных площадей — в южных степных регионах страны, многие из которых выступают житницами страны (рис. 3.4): Саратовская, Оренбургская, Волгоградская и другие области.

Уменьшение нагрузки на природу произошло и в связи с сильным сокращением поголовья сельскохозяйственных животных. По поголовью свиней Россия в 2014 г. соответствует уровню РСФСР 1957 г. Современное поголовье крупного рогатого скота составляет лишь 60% от поголовья 1916 г., а овец и коз сто лет назад в нашей стране было вдвое больше.

В итоге изменилась сельскохозяйственная специализация. В 1990 г. российское сельское хозяйство имело животноводческую специализацию — 65,5% аграрной продукции давало животноводство, а в 2015 г. — только 47,7%. Естественно, изменился аграрный профиль российских регионов. В конце 1980-х гг. земледелие преобладало лишь в нескольких юго-западных районах, ныне доминирует уже почти в половине регионов России. Произошло масштабное продвижение границ преобладания в сельском хозяйстве растениеводства от сухих степей до тундры (рис. 3.5, а, б).

Соответственно сильно уменьшились (на 15 млн га) площади естественных кормовых угодий — сенокосов и пастбищ.

Соотношение растениеводства и животноводства, помимо собственно хозяйственного, имеет и важное экологическое значение. Оно определяет тип и интенсивность аграрных нагрузок на природу, пропорции между видами сельскохозяйственных угодий (пашней, сенокосами, пастбищами) и тем самым — облик современных сельских ландшафтов. Так, традиционный для Нечернозёмной зоны России лесо-лугово-полевой ландшафт трансформировался в некоторых районах в лугово-лесной.

В результате изменения аграрной специализации снизились нагрузки на пастбищные ландшафты. Это особенно важно для подверженных опустыниванию регионов: Астраханской, Ростов­ской областей, Республики Калмыкия, Республики Дагестан, Республики Тыва, Алтайского края. Перевыпас, как известно, ведёт к уплотнению почв, ухудшению их воднофизических свойств, снижению роли растительности как естественного барьера для загрязняющих веществ.

На юге Оренбургской области нагрузка скота на степные пастбища уменьшилась в 7–8 раз [56]. В связи с этим почти повсемест­но стал накапливаться степной войлок. Но его образование в сочетании с распространением высокотравных бурьянистых залежей резко повысило пожарную опасность. Ежегодно степные палы охватывают до трети территории в Оренбургской области, в заволжских районах Саратовской и Волгоградской областей. Роль этого фактора заслуживает серьёзного внимания геоэкологов.

Сокращение поголовья сельскохозяйственных животных имеет и другие позитивные природоохранные следствия. Сокращается количество крупнотоннажных отходов животноводческих комплексов. Правда, вследствие нехватки техники и дороговизны горюче-смазочных материалов эти отходы утилизируются на сельскохозяйственных полях ещё хуже, чем в дореформенный период.

Сокращение поголовья животных произошло в сельскохозяй­ственных предприятиях. Хозяйства населения в основном сохранили своё поголовье. В результате произошёл сдвиг животноводства на личные подворья. Животноводческие нагрузки на ландшафты не просто сократились, они территориально перераспределились, сконцентрировались ныне в сёлах, пригородах и городах.

Вследствие обвального падения отечественного животновод­ства резко возрос импорт продовольствия (табл. 3.2). Складывается своеобразная продовольственно-производственная цепочка, экономически и экологически невыгодная нашей стране: экспорт Россией минеральных удобрений (простых питательных веществ) — производство за рубежом мяса и молока (сложных питательных веществ) — ввоз их в Россию. Формирование такой цепочки вряд ли можно считать рациональным включением в международное разделение труда.

Таблица 3.2

Динамика импорта Россией продукции животноводства
за 1993–2014 гг., тыс. т

Продукция	1993	2000	2005	2014	2015	Изменение за 1993–2015 гг., кол-во раз
Мясо свежее и мороженое (без мяса птицы)	85	517	1340	1015	747	8,8
Мясо птицы свежее и мороженое	74	694	1329	455	255	3,4
Рыба свежая и мороженая	44	327	787	650	401	9,1
Молоко и сливки сгущённые	15	77	146	194	205	13,7
Масло сливочное и прочие молочные жиры	70	71	133	150	96	1,4

Составлено по данным [46].

Современная продовольственная зависимость не просто унизительна для великой в прошлом сельскохозяйственной державы, это реальная угроза национальной безопасности. Немаловажно и то, что качество отечественного продовольствия зачастую пока ещё лучше зарубежного по показателям санитарной и экологической безопасности.

В свою очередь, основные зернопроизводящие районы, в первую очередь северокавказские и центрально-чернозёмные, наращивают экспорт, прежде всего пшеницы. Россия уже стала мировым лидером по её экспорту. Очень существенно растёт и экспорт семян подсолнечника. Соответственно увеличиваются посевные площади этих культур. Однако активизация экспорта продукции растениеводства («сырьевой» отрасли сельского хозяйства) на фоне обвального падения животноводства («обрабатывающей» отрасли сельского хозяйства) свидетельствует о закреплении сырьевой специализации страны, выпускающей продукцию с невысокой долей добавленной стоимости.

В постсоветском сельском хозяйстве складывается монокультурное растениеводство: зернового направления на сельскохозяйственных предприятиях, картофельно-овощного в личных подсобных хозяйствах населения, в фермерских хозяйствах велики посевы подсолнечника. К примеру, в Ростовской области почти половина посевных площадей в фермерских хозяйствах занята подсолнечником при допустимой фитосанитарной норме 15% (табл. 3.3). Между тем монокультура, особенно такой «почворазрушающей» культуры, как подсолнечник, — это подвид «биологического оружия», «аграрный СПИД». Монокультура ведёт к истощению почв, развитию в посевах специфических вредителей и болезней.

Таблица 3.3

Посевные площади подсолнечника в отдельных регионах России
в 1990 и 2014 гг.

Регионы России	Посевные площади подсолнечника, тыс. га		Доля подсолнечника во всей посевной площади, %		Превышение фитосанитарной нормы, количество раз
	1990 г.	2014 г.	1990 г.	2014 г.	1990 г.	2014 г.
Россия	2739	6907	2,3	8,8	–	–
Саратовская область	355	1068	6,4	29,2	–	2,1
Волгоградская область	250	601	5,4	20,6	–	1,5
Оренбургская область	207	553	3,7	13,0	–	–
Алтайский край	135	536	2,1	9,8	–	–
Ростовская ­область	455	527	8,7	12,0	–	–
Самарская ­область	183	518	6,8	25,9	–	1,8
Краснодарский край	309	453	7,9	12,4	–	–
Воронежская область	214	450	7,2	17,7	–	1,3
Тамбовская ­область	99	386	4,8	23,5	–	1,7

Составлено по данным [51], [52].

В региональных структурах посевных площадей происходят экологически неблагоприятные изменения. В чернозёмных регионах растёт доля пропашных культур и чистых паров, провоцирующих эрозию, и сокращается доля почвоулучшающих многолетних трав и бобовых культур. Так, в Тамбовской области за постсовет­ские годы доля пропашных выросла до 36,5%, что в 3,5 раза превышает норму биологического земледелия, а доля многолетних трав сократилась в 8 раз — до 2,3% (в 10–12 раз ниже нормы биологического земледелия) [27, с. 121]. В Курской области за 1990–2015 гг. с 52 до 66% возросла доля зерновых культур, которые характеризуются низкой почвозащитной (противоэрозионной) способностью. При этом доля посевов многолетних трав (с высокой противоэрозионной способностью) уменьшилась с 6,5 до 2,6%.

Серьёзную угрозу для агроландшафтов представляет резкое снижение использования удобрений. Применение минеральных удобрений уменьшилось с 88 кг в 1990 г. до 42,2 кг/га в 2015 г. (в 1999 г. оно опускалось до 15 кг/га). При этом сильно нарушилось оптимальное соотношение питательных элементов — увеличилась доля азотных удобрений и усугубился дефицит фосфорных.

Применение органических удобрений за 1990–2015 гг. сократилось с 3,5 до 1,3 т/га. Из-за обвального уменьшения поголовья скота их просто некому производить. Малое количество скота нарушает гармонию между животноводством, производящим отходы, и земледелием, потребляющим их. К началу 1990-х гг. на россий­ских пахотных почвах был создан запас питательных веществ, но ныне баланс безнадёжно отрицательный. По России в целом компенсация выноса питательных веществ из почвы с урожаем внесением удобрений составила: азота — 15%, фосфора — 15, калия — 5% [13]. Дегумификация, снижение почвенного плодородия, в свою очередь, ведёт к снижению устойчивости почв к антропогенным нагрузкам. Прогрессирующая деградация почв связана и с резким, обвальным уменьшением объёмов известкования кислых почв, их гипсования, культуртехнических работ на сельхозугодьях.

Современное земледелие базируется на управляемом двустороннем (дренаж плюс ирригация) регулировании гидрологического, термического и других почвенных режимов. В США такими системами охвачено 60% земель, в Германии — 50%, а в России — лишь 5% [9, с. 50]. В России мелиорируемые площади сокращаются, системы разрушаются. На ранее мелиорированных площадях развиваются деградационные явления: пожары на осушенных торфяных почвах, вторичное заболачивание, засоление. В итоге продуктивные угодья теряют свою хозяйственную ценность, а оставшиеся в обороте земли эксплуатируются в условиях стихийного, нерегулируемого режима почв. Это один из признаков примитивизации отечественного сельского хозяйства.

В России на 01.01.2015 г. лишь 27% мелиорированных земель отличалось хорошим состоянием, при этом в Брянской, Рязанской, Свердловской, Челябинской областях, Еврейской АО, Республике Адыгея, Республике Северная Осетия таких земель не было совсем, а ещё в половине регионов России они составляли менее 10% от всех мелиорированных земель [7]. Между тем только эти земли являются улучшенными, экологически ценными, а остальные — скорее наоборот. Отнюдь не случайно катастрофические природные пожары лета 2010 г. затронули те регионы, где велики площади заброшенной пашни и плохое состояние ранее мелиорированных земель.

Экологическое звучание имеет и кардинальное перераспределение производства между хозяйствами разных категорий. Если в 1990 г. население производило 26,6% продукции сельского хозяйства, то в 2015 г. — 37,4% (а в 1998 г. — даже 58,9%). Показательны данные о продуктивности сельскохозяйственных угодий. По нашим оценкам, выход продукции с 1 га посевных площадей в хозяйствах населения в 20 раз выше, чем на сельскохозяйственных предприятиях и в фермерских хозяйствах. В грубом приближении можно предположить, что и антропогенные нагрузки на сельскохозяйственные ландшафты различаются в сходных пропорциях. Усиление роли хозяйств населения ведёт к концентрации нагрузки в компактных ареалах населённых мест и их ближайшего окружения, где, естественно, живут люди. В этих хозяйствах господствуют примитивные технологии растениеводства и животноводства, практически исключающие нагрузки сельскохозяйственной техники при обработке земли и содержании скота. В малых многоотраслевых хозяйствах лучше сбалансированы пропорции между выходом отходов животноводства и их утилизацией на полях. Однако делать вывод об однозначной экологичности этих хозяйств преждевременно. Полевые обследования [21] показали, что крестьянское землепользование в личных подсобных хозяйствах не столь экологично, как это может показаться на первый взгляд. В структуре их посевных площадей 2/3 составляют посевы картофеля, что препятствует ведению экологически рационального севооборота. Нарушаются технологии применения удобрений и пестицидов, что ухудшает фитосанитарное состояние агроэкосистем.

В пореформенный период личные подсобные хозяйства обеспечили выживание значительной части населения страны. Однако, будучи максимально эффективными с точки зрения выживания, крестьянские подворья неперспективны с позиций сельскохозяйственного развития. В этих хозяйствах доминирует тяжёлый физический труд, большей частью они мелкотоварные или совсем не товарные.

Любопытно, что сокращение сельскохозяйственных угодий и развитие трудоинтенсивных форм ведения сельского хозяйства происходит в странах ЕС в других социально-экономических условиях и справедливо считается там природоохранным. Однако у нас остаётся непонятным: кто при натуральном примитивном хозяйстве будет кормить горожан и когда будут отдыхать крестьяне, поскольку в понятие экологического благополучия всё-таки входит и нормальное питание, и хоть какая-то рекреация?

В России хозяйства населения, как известно, расположены не только в сельской местности, но и в городах. Земли личных подсобных хозяйств занимают, к примеру, до 30% территории Курска и Ростова-на-Дону и 60% — Новочеркасска. Заметим, что два последних города — в списке самых загрязнённых городов страны, что, конечно, не может не сказываться на качестве продуктов, полученных на таких землях. Например, в овощах, выращенных на участках в Тольятти, содержание тяжёлых металлов выше, чем на фоновых участках: кадмия — в 2–9 раз, хрома — в 2–5, никеля, меди, свинца — в 1,5–2 раза [58, с. 277].

Кроме городских земель, значительным антропогенным воздействиям подвергаются земли в пригородах. В постсоветские годы ближайшие пригороды стали местом интенсивного дачного освоения и коттеджного строительства. Оно локализуется часто в водоохранных и лесопарковых зонах. Стихия хищнической неконтролируемой застройки не подчиняется никаким, даже минимальным природоохранным требованиям. Например, только за июнь 2004 г. выявлено более 2000 объектов, незаконно возведённых в водоохранных зонах Московской области, осуществлён самозахват около 1400 га земель лесного фонда, относящихся к лесам 1-й группы. Захватываются лесные поляны, пашни, карьеры, колхозные сады, спортивные площадки, земли под ЛЭП и даже кладбища [25] (табл. 3.4). В районах массовой коттеджной и дачной застройки серьёзную угрозу для качества подземных вод представляет бесконтрольное бурение артезианских скважин. В результате ухудшается качество питьевых водоёмов и санитарное состояние пригородных территорий, сокращаются возможности массовой общедоступной рекреации, разрушаются пригородные пояса экологической безопасности. С экологических позиций значительная территориальная экспансия городов, эта новая мощная субурбанизационная волна, — крайне нежелательный процесс. Полезно, например, напомнить, что для обеспечения благоприятной экологической обстановки в городе важна не величина площади зеленой зоны и её лесов, а лесистость обширной территории.

Таблица 3.4

Застройка водоохранных зон подмосковных водохранилищ

Водо­хранилище	Общая длина обследованной береговой линии, км	Старая (деревенская) застройка с выходом на урез воды, км	Выявленная новая (коттеджная) застройка с выходом на урез воды
			км	доля от протяжённости водоохраной зоны, %
Истринское	72	—	14,8	20,6
Клязьминское	12,5	0,2	4,15	33,2
Пироговское	17,5	0,65	4,3	24,6
Пестовское	21	0,6	4,3	20,5
Пяловское	16,3	—	11,5	70,6
Москва-река в районе ­Мякининской поймы	11,6	0,4	2	17,2

Составлено по данным Росприроднадзора
(Коммерсантъ — Дом. 2005. № 216).

Для современного использования пастбищных угодий также характерна поляризация нагрузок на ландшафты. Перетравливание, переуплотнение, эрозия почв на ближайших к населённым пунктам пастбищах и зарастание удалённых угодий грубостебельным разнотравьем, их закочкаривание или превращение в завалунённые или щебнистые пустоши (в горах) наблюдается в широком спектре природно-хозяйственных условий — в Якутии, в ряде регионов Кавказа, Алтая, Приморья, Тывы.

В пореформенном сельском хозяйстве наблюдается на первый взгляд парадоксальный эффект расхождения индексов производства сельскохозяйственной продукции, с одной стороны, и индексов используемых ресурсов (посевных площадей, поголовья скота, применения удобрений, техники, электроэнергии и т. п.) — с другой (рис. 3.7). Если продукция сельского хозяйства уменьшилась на 7%, то парк тракторов и внесение органических удобрений — втрое; внесение минеральных удобрений — в 2 ра­за и т. д.

На единицу продукции расходуется всё меньше ресурсов. На первый взгляд это интенсификация производства, и она действительно наблюдается в отдельных хозяйствах за счёт использования новой техники, технологий, урожайных сортов растений и продуктивных пород скота и т.п. Так, в сельскохозяйственных организациях надой молока на 1 корову за 1990–2015 гг. возрос с 2731 до 5699 кг, но поголовье крупного рогатого скота сократилось втрое. Настриг шерсти с одной овцы снизился с 3,9 до 2,5 кг. Существенная доля аграрной продукции по-прежнему производится в хозяйствах населения на базе преимущественно физического труда с низким уровнем агротехники.

В целом же по стране прирост производства во многом достигается за счёт усиления эксплуатации земельных ресурсов, чреватой «проеданием» почвенного плодородия, деградацией почв. В качестве позитивных результатов аграрных реформ некоторые исследователи [36] отмечают увеличение урожайности сельскохозяйственных культур. Однако рост урожайности достигается, в частности, за счёт концентрации земледелия на лучших землях, менее продуктивные земли выводятся из хозяйственного оборота. В условиях некомпенсируемого (внесением удобрений) земледелия это чревато быстрым превращением лучших земель в бедленды, в дальнейшем неизбежно перемещение сельского хозяйства на менее плодородные земли, их последующая деградация и т. д. А повторное вовлечение заброшенных земель в оборот потребует затрат, сопоставимых с первоначальным их освоением, поскольку не только, скажем, агро-дерново-подзолистые, но и более плодородные агросерые почвы после забрасывания деградируют по гумидному типу.

Рассмотрим отмеченное расхождение, несоответствие динамики сельскохозяйственного производства и динамики использования материальных ресурсов, т.е. своеобразный эколого-ресурс­ный диссонанс в региональном разрезе (рис. 3.6). Предварительно были рассчитаны обобщённые, интегральные индексы используемых ресурсов. Они определялись как среднее арифметическое из трёх частных индексов: посевных площадей, применения удобрений, поголовья скота в условных единицах (крупный рогатый скот = 0,6; свиньи = 0,25; овцы, козы = 0,1).

Минимальными значениями интегрального индекса характеризуются Костромская, Смоленская, Ивановская, Тверская и Калужская области. Так, в Костромской области посевные площади сократились в 3,4 раза, применение минеральных удобрений (на 1 га) — в 12,5, поголовье крупного рогатого скота — в 6 раз. На другом полюсе — Карачаево-Черкесская Республика и Республика Дагестан, где этот индекс превышает 100%, что говорит об увеличении вовлекаемых в оборот факторов производства. Например, поголовье овец в Республике Дагестан возросло в 1,5 раза, а в Карачаево-Черкесской Республике — в 1,7 раза.

Обнаружена хорошо выраженная закономерность: чем выше индекс производства, тем больше разность индексов. Чем успешнее — с чисто производственной точки зрения — развивается региональное сельское хозяйство, тем выше ресурсно-экологический диссонанс.

Выделяются две группы регионов, различающиеся диаметрально противоположными экологическими траекториями.

1. Регионы, где велико расхождение индексов и сильный спад производства (Тверская, Нижегородская области, Пермский край и др.), — это районы ускоренной примитивизации сельского хозяйства. В них усиливается зависимость аграрной сферы от природных режимов и тенденций, и прежде всего от климата. Кроме того, в этих регионах можно ожидать изменений региональных климатических характеристик. А.Н. Кренке было показано, что формирование природно—хозяйственных зон сильно нарушило природно-климатическую зональность [30]. Ренатурализация ландшафтов, в связи с сокращением сельскохозяйственной деятельности и её примитивизацией, ведёт к ренатурализации региональных (зональных) климатических характеристик. Ныне в районах сильного сокращения сельскохозяйственной активности можно ожидать определённых подвижек и в изменениях регионального климата, которые здесь накладываются на изменения климата глобального.

2. В регионах, где большая разность индексов сопровождается ростом производства (Белгородская, Тамбовская, Липецкая, Курская и другие области), наблюдается усиление воздействия на ландшафты. Чрезмерная эксплуатация агроландшафтов Центрально-Чернозёмного района и смежных областей угрожает их ускоренной экологической деградацией.

Здесь уместно вспомнить, что в период перестройки развитие частного предпринимательства на селе, приватизация земли, ликвидация колхозов рассматривались как предпосылки или даже непременные условия экологизации сельского хозяйства. Однако бездарной аграрной реформой отечественный крестьянин поставлен на грань выживания и старается выжать из земли всё возможное, что, естественно, не может не подрывать экологический потенциал страны.

В условиях систематического уклонения российского государ­ства от выполнения социальных функций наше бедное население выживает за счёт чрезмерной эксплуатации биологических ресурсов — почвенного плодородия, браконьерства, незаконных рубок леса, самозаготовок дров, самозахвата земель и т. п. При этом антиэкологичное поведение населения объясняется не столько их экологической безграмотностью, сколько экономической безысходностью. На другом социальном полюсе богатое меньшинство нашего общества выживает за счёт эксплуатации ресурсов лито­сферы, тоже чрезмерной, подчас хищнической эксплуатации. В целом же усиливается влияние природно-географических факторов в жизни общества.

Неуправляемая территориальная концентрация разнообразных нагрузок на природу в компактных ареалах населённых пунктов и их ближайшего окружения, вдоль главных автомобильных и железнодорожных магистралей — это наиболее яркая современная тенденция в природопользовании. На периферийных территориях нагрузки заметно снижаются, налицо признаки запустения и даже одичания.

Речь идёт об экономической, а не физической периферии. Например, в Курской области в пореформенное время сельское хозяйство развивается (точнее — лучше сохраняется, меньше деградирует) не в центральном, Курском, районе, а на плодородной юго-западной периферии области, а также в районах локализации крупных экологически опасных предприятий — железорудного комбината и атомной электростанции. Здесь не наблюдалось сильного спада промышленности, растущее население городов Железногорска и Курчатова поддерживает высокий платёжеспособный спрос. А на северо-западе области выведена из сельскохозяйственного оборота почти половина площадей. Здесь появились новые 20–30-летние берёзово-осиновые рощи. Наблюдается положительная динамика численности и разнообразия орнитофауны, ихтиофауны. Возросло и количество волков. Здесь уже не наблюдается гибели рыб в результате сброса загрязнений промышленными предприятиями. Теперь лидер­ство в нарушениях природоохранного законодательства перешло к браконьерам. Можно сказать, что и здесь есть признаки пост­индустриального развития — ведь вместо производства главным врагом природы стал непосредственно человек в виде браконьера. И статистический портрет современного браконьера изменился — теперь он более образован, как правило, ранее не судим. В действительности, конечно, «социально вынужденное браконьерство» — это не постиндустриальный симптом, а регресс в сторону доаграрного, присваивающего хозяйства. Но на новой технической базе: для отлова рыбы, кроме сетевых и багрящих орудий, используется электрический ток, взрывчатка, химические вещества.

Территориальная организация хозяйства требует экологического обоснования и регулирования. Некоторые авторы предлагают, например, концентрировать сельскохозяйственную деятельность в центральных местах: «Скорее всего, неизбежно превращение лесной и отчасти лесостепной зон России в архипелаг небольших освоенных участков вокруг городов среди моря лесов и, отчасти, степей» [14]. Но экологические требования диктуют прямо противоположную стратегию территориального развития сельского хозяйства. «Химико-техногенные системы земледелия необходимо развивать именно в периферийной зоне. В пригородном поясе интенсивность нагрузки на землю должна ослабевать в результате развития ландшафтно-адаптивного земледелия — увеличения доли многолетних трав, залужения отдель­ных площадей пашни, исключения пестицидов и удобрений» [39, с. 70].

Разумеется, при реальном многообразии природно-хозяйст­венных условий в нашей стране может найти применение и та, и другая территориальная модель сельскохозяйственного развития, а прежде всего — их разнообразные комбинации. Подчеркнём, однако, что стратегия концентрации сельскохозяйственных функций на ограниченной территории «лучших земель» имеет не только экологические, но и геополитические изъяны. При использовании такой стратегии неизбежно дальнейшее сжатие российского освоенного пространства, вторичное экономическое опустынивание и даже одичание территории. Это вроде бы очевидный плюс с чисто экологических позиций. Но нельзя не учитывать, что огромные, далеко ещё не освоенные (т. е. — по В.И. Далю — не свои) природные ресурсы России, включая её территорию, вряд ли останутся вне поля зрения других стран в условиях острого их (ресурсов) дефицита в мире. Поэтому проблема формирования «белых пятен» на экономической карте страны требует тщательной проработки и с общих социально-экономических, и с геополитических позиций.

Таким образом, важнейшая черта трансформации сельскохозяйственного природопользования в пореформенной России — изменение характера агроэкологических проблем. В позднесоветский период экологические проблемы были обусловлены интенсификацией сельского хозяйства — использованием удобрений и средств защиты растений, нагрузками тяжёлой сельскохозяйственной техники, крупнотоннажными отходами животноводческих комплексов. Ныне на первый план выходят проблемы, характерные для отсталых в аграрном отношении стран, которые связаны с «проеданием» почвенного плодородия, забрасыванием пахотных земель, упрощением агроценозов, монокультурой, низким уровнем агротехники, деградацией почв, примитивными технологиями земледелия и животноводства.